Иниар отвернулся от окна, не было никакого смысла надеяться увидеть там что-либо. Мысли путались, от того становилось не по себе. Он развернул свиток с бесконечной историей и осторожно провел пальцами по буквам, написанным им же двенадцать тысяч лет назад.
Отчего нельзя выбирать, в каком времени жить? - Он улыбнулся своей мысли, но больше - своему упрямству.
Пальцы ловко, но не без усилия взялись за кисть. Нужно было скорее прийти в себя, выбраться в Соль-Гелану, а сразу же после - домой. Но построение планов он усилием воли отодвинул на утро - времени, к несчастью, оставалось еще очень много. Очередная партия игры с жизнью в кейто предстоит совсем скоро, а пока можно освободить ум и разобраться с собой, ибо самые большие препятсвия на пути - всегда внутренние.
Иниар выпрямился, закрыл глаза и вызвал в памяти вещи на столе сестры, оставленные в живом беспорядке. Поднять веки оказалось непростой задачей, но на ровном выдохе простые черные линии легли на белую бумагу, образуя подходящий образ. Несколько капель стекли по щеке и коснулись уголка губ - он не стал их трогать.
Несколько произнесенных слов могут быть результатом многих часов медитации. Но иногда самым верным путем к самопониманию является изображение внутренней действительности. Один из его учителей как-то показал способ визуализации, которым он часто пользовался до смерти сестры, но о котором вспомнил только теперь. Нужно всего-лишь расслабиться, начать размышлять на выбранную тему и делать это до тех пор, пока мысленно не представишь себе картинку и не создашь образ, который хочешь запечатлеть. Именно в такой момент максимальной концентрации нужно взять кисть, и образ из сознания спонтанными движениями перетекает на бумагу. Так получаются естественные штрихи, которые наносятся на одном дыхании, избегая излишних деталей и форм. Очищенные и раскрывающие суть. Подчас то, что потом видишь на бумаге, придя в себя, удивляет и говорит больше, чем ты предполагал в себе найти. И немногим раньше Иниар воспользовался бы магией, создавая перед собой иллюзию своего внутреннего мира, но теперь, будучи ограниченным в средствах, приходилось вспоминать простые и, казалось, гораздо более естественные техники.
Его взгляд коснулся ровных строчек: Еще недавно, Имеола, мы и не думали о том, что где-то в мире выдают замуж без любви, существуют каторжники, люди воюют за свободу, но чаще – за власть. Нам не приходило в голову, что кто-то в наши годы не познает мир, а продает себя за любую из земных ценностей. Очень хотелось оградить себя от всего, что кажется неправильным, способным сломать представления о прекрасном, интересном, не бывающим жестоким мире. Но знаешь, сестренка, после твоей смерти время побежало быстрее. Боюсь, что с того момента я невольно живу в человеческом темпе - осознание чего стоило мне разума.
А я даже не имею права поверить в то, что ты можешь меня до сих пор слышать, не могу закрыть глаза и загадать, чтобы в следующем сне ты пришла поговорить, не могу мечтать о другой жизни для тебя и, уж тем более – о нашей новой встрече. Как страшен мир. В котором тебя нет.
Незаконченное письмо сестре, впрочем - даже толком не начатое. Пора было поставить двоеточие и нести с собой дальше только то, что помогает обретать целостность, а не дробит изнутри и постоянно заставляет оборачиваться. Пора признать, что белый шарф на руке - траур не только по дяде, но и по ней - той, что была неотъемлемой частью жизни. А теперь должна стать неопровержимым доказательством смерти. И остаться самым честным осколком памяти, нетронутым посреди всего, что хотелось бы забыть.
Еще слабые пальцы благодарно выводили старый символ.